Улыбаться - это всегда немного показывать зубы.
ТОлько что дочитала "Хапугу Мартина"...
Стоит заметить, что 12 и 13 главы я ПЕРЕЧИТЫВАЛА, не добравшись еще до 14 (последней). Такая концентрация эмоций, слов, мыслей, неясности, контрастов двух несуществующих (это становится ясно только на самой последней строке романа) реальностей, с которыми мозг просто не справляется...
Ну, начну, пожалуй, с начала...
Мне было довольно трудно перебороть первые несколько глав, когда главный герой находился в открытом море, в "подвешенном", нестабильном, непонятном и ужасающем состоянии, когда не ясно было, к чему все это ведет, когда отвратительная сущность этого человека еще не растравила перед читателем свои "красоты". Трудно ему сочувствовать, потому что ты находишься в том же состоянии, что и он. Непонятные эмоции, тяжесть, усталость, желание сдаться и чудовищные, кажущиеся бессмысленными, усилия чувствует Мартин, а читатель со своей стороны с теми же ощущениями пробирается сквозь нагромождения подробного, обескураживающего грамотностью и давящими подробностями текста, и в мысли его закрадывается мысль не продолжать...
Когда Мартин взбирается на скалу, используя последние силы, тащит изнемогшее тело, цепляется за жизнь, испытывает боль, затем проводит время, которое потеряло свои обычные контуры, страдая от вымышленных, разросшихся под зудящим телом костров боли, читателя пробирает почти отвращение от этого состояния, от этого положения, от этого мысленного безысходного зрелища.
Тогда автор сплетает освободительную для утомившегося читателя и опасную для рассудка героя ниточку: он заставляет его мучительно вспоминать последние моменты перед крушением. Эти всплывающие образы так переплетены с окружающей героя реальностью, что почти сливаются с ней (потому что ни того, ни другого на сомом деле нет). Сознание Мартина помутнено лишениями, он страдает от дикой, раздирающей плоть боли, он не может определить свое местонахождение, даже мыслить не может ясно, но хуже всего: не может получить хоть крупицу отдыха или забытья. Его сознание посылает лишь тяжелые видения, которые не приносят облегчения, а будто оттягивают признание его настоящего положения.
Далее мы видим долгую череду деятельности, которую Мартин упорно пытается сделать активной, правильной, обдуманной, но сознание шутит с ним злые шутки; временами он теряет ощущения своих рук, не воспринимает своего голоса, погружается в пустые мутные раздумья и, хватаясь за соломинку своей бывшей жизни, вспоминает характерные мгновения прошлого, по которым читатель смутно, больше ощущениями и подсознанием, читая между строк, чем здравым умом и посредством четкого текста, понимает, что за человек на его глазах терпит лишения, испытывает всяческие эмоции и надеется на спасение, ("Сегодня меня спасут.") Отвратительный, неприятный субъект, алчный (этот образ разыгрывается в одном из воспоминаний, когда ему предлагают сыграть эту роль), не знающий искренних чувств и переживаний, не сострадающий, пользующийся людьми, расходуя их как нескончаемый ресурс (автор здесь использует сравнение с поедающими друг друга личинками, так же всплывающий в мозгу Мартина и образ того, как словами и поступками человек "сжирает" кого-то на своем пути), одолимый похотливыми желаниями, честолюбивыми мечтами, мерзкий, гадкий, сосредоточие всех пороков.
Каждый показанный нам эпизод, как обломок, осколок, единственное оставшееся от распадающегося "я" умирающего, умственно и параллельно с этим физически, человека. Голдинг оставляет больше и больше загадок, относительно прошлого Мартина... Разбушевавшееся под натиском недомолвок, намеком и ярких сцен, человеческое воображение не подведет; оно представит Мартина, как человека еще более отталкивающего, чем он есть на самом деле...
Очень хочется поделиться теми моментами, которые произвели особенное впечатление, а именно, его практически трогательная дружба с человеком, так не подходящим на роль его друга, его жалкие попытки ухватиться за этот спасительный образ в самые последние минуты, словно спрятаться в укрытие ("А я так его любил!"); и вызывающие отвращение, ужас и гневное удивление его мысли о Мэри, это плотское желание, вызванное гремучей смесью любви и ненависти, которые действуют сообща, желание, которое превращается для него в потребность, обязанность. Дьявольски прорисованная писательским пером сцена попытки изнасилования (или не попытки? Этого я так и не поняла), которая представлена не как действие, как застывший образ, неживой, противоестественный и почему-то такой реальный... ("Я должен, должен, как же ты не понимаешь, сука паршивая!").
И перелом.
Потеря себя во времени, провал памяти, хранящий физическую борьбу с самим собой, и расползающийся на бумажные частички пазл мира. Просто невероятно описанные сумасшедшие метания, проблески умных, но не имеющих смысл в данном случае, а порой и совершенно бессмысленных идей, которые создаются только ртом, и которые разум не слушает, и которые "центр" (так автор одновременно нарек и разум, и сознание, и темную сущность этого человека, всю его суть) попросту оставляет без внимания; борьба с детским страхом, который растет и принимает масштабы, от которых мозг вскипает, "пудинг", которым, по словам Голдинга, природа наполняет человеческую черепную коробку переливается через край (как у героя, так и у читателя). "Я так одинок! Господи! Так одинок!" - вот результат, к которому он пришел, живя жизнью воришки, пользующегося тем, что досталось ему ценой страданий других людей. Он хватается взглядом за любое действо, цепляется руками за выступы скал, а море, небо, а затем и сама скала теряют реалистичность и перестают существовать, умирают вместе со смертью того человека, в сознании которого они обитали...
А потом...
А потом нам остается лишь узнать, что Мартин погиб прямо посредине океана, не успев снять сапоги, (которые автор ненавязчиво упоминает на протяжении романа, обращая внимание на тот факт, что герой их снял еще в воде) и все то, что колыхало наши чувства на протяжении всего чтения происходило в его разуме, пока он умирал. Мы узнали о шести днях лишений, ужаса и борьбы, а для героя они вряд ли длились более шести минут...
Этот человек, погрязший в грехе и не считающий это неправильным, в последние секунды своей жизни мысленно исстрадавший за все эти грехи, на последних строках предстает как "нечто", груда плывшего по воле волн мяса, от которого нашедший поскорее хочет избавиться. Ничто. Ни памяти, ни близких людей. Только обиды, гнев и ненависть, которые были ему "наградой" за бессовестное пользование людьми.
"Сожран."
В заключение скажу, что конечные главы романа, несомненно, заслуживают отдельного анализа. НО более полного представления о сумасшествии я еще не получала. Колоссальное удовольствие. Буря эмоций.
УВерена, что это произведение еще многое от меня скрыло... Эти вопросы я надеюсь разрешить тогда, когда вновь возьму в руки эту потрясающую книгу. Лет этак через пятнадцать.
Стоит заметить, что 12 и 13 главы я ПЕРЕЧИТЫВАЛА, не добравшись еще до 14 (последней). Такая концентрация эмоций, слов, мыслей, неясности, контрастов двух несуществующих (это становится ясно только на самой последней строке романа) реальностей, с которыми мозг просто не справляется...
Ну, начну, пожалуй, с начала...
Мне было довольно трудно перебороть первые несколько глав, когда главный герой находился в открытом море, в "подвешенном", нестабильном, непонятном и ужасающем состоянии, когда не ясно было, к чему все это ведет, когда отвратительная сущность этого человека еще не растравила перед читателем свои "красоты". Трудно ему сочувствовать, потому что ты находишься в том же состоянии, что и он. Непонятные эмоции, тяжесть, усталость, желание сдаться и чудовищные, кажущиеся бессмысленными, усилия чувствует Мартин, а читатель со своей стороны с теми же ощущениями пробирается сквозь нагромождения подробного, обескураживающего грамотностью и давящими подробностями текста, и в мысли его закрадывается мысль не продолжать...
Когда Мартин взбирается на скалу, используя последние силы, тащит изнемогшее тело, цепляется за жизнь, испытывает боль, затем проводит время, которое потеряло свои обычные контуры, страдая от вымышленных, разросшихся под зудящим телом костров боли, читателя пробирает почти отвращение от этого состояния, от этого положения, от этого мысленного безысходного зрелища.
Тогда автор сплетает освободительную для утомившегося читателя и опасную для рассудка героя ниточку: он заставляет его мучительно вспоминать последние моменты перед крушением. Эти всплывающие образы так переплетены с окружающей героя реальностью, что почти сливаются с ней (потому что ни того, ни другого на сомом деле нет). Сознание Мартина помутнено лишениями, он страдает от дикой, раздирающей плоть боли, он не может определить свое местонахождение, даже мыслить не может ясно, но хуже всего: не может получить хоть крупицу отдыха или забытья. Его сознание посылает лишь тяжелые видения, которые не приносят облегчения, а будто оттягивают признание его настоящего положения.
Далее мы видим долгую череду деятельности, которую Мартин упорно пытается сделать активной, правильной, обдуманной, но сознание шутит с ним злые шутки; временами он теряет ощущения своих рук, не воспринимает своего голоса, погружается в пустые мутные раздумья и, хватаясь за соломинку своей бывшей жизни, вспоминает характерные мгновения прошлого, по которым читатель смутно, больше ощущениями и подсознанием, читая между строк, чем здравым умом и посредством четкого текста, понимает, что за человек на его глазах терпит лишения, испытывает всяческие эмоции и надеется на спасение, ("Сегодня меня спасут.") Отвратительный, неприятный субъект, алчный (этот образ разыгрывается в одном из воспоминаний, когда ему предлагают сыграть эту роль), не знающий искренних чувств и переживаний, не сострадающий, пользующийся людьми, расходуя их как нескончаемый ресурс (автор здесь использует сравнение с поедающими друг друга личинками, так же всплывающий в мозгу Мартина и образ того, как словами и поступками человек "сжирает" кого-то на своем пути), одолимый похотливыми желаниями, честолюбивыми мечтами, мерзкий, гадкий, сосредоточие всех пороков.
Каждый показанный нам эпизод, как обломок, осколок, единственное оставшееся от распадающегося "я" умирающего, умственно и параллельно с этим физически, человека. Голдинг оставляет больше и больше загадок, относительно прошлого Мартина... Разбушевавшееся под натиском недомолвок, намеком и ярких сцен, человеческое воображение не подведет; оно представит Мартина, как человека еще более отталкивающего, чем он есть на самом деле...
Очень хочется поделиться теми моментами, которые произвели особенное впечатление, а именно, его практически трогательная дружба с человеком, так не подходящим на роль его друга, его жалкие попытки ухватиться за этот спасительный образ в самые последние минуты, словно спрятаться в укрытие ("А я так его любил!"); и вызывающие отвращение, ужас и гневное удивление его мысли о Мэри, это плотское желание, вызванное гремучей смесью любви и ненависти, которые действуют сообща, желание, которое превращается для него в потребность, обязанность. Дьявольски прорисованная писательским пером сцена попытки изнасилования (или не попытки? Этого я так и не поняла), которая представлена не как действие, как застывший образ, неживой, противоестественный и почему-то такой реальный... ("Я должен, должен, как же ты не понимаешь, сука паршивая!").
И перелом.
Потеря себя во времени, провал памяти, хранящий физическую борьбу с самим собой, и расползающийся на бумажные частички пазл мира. Просто невероятно описанные сумасшедшие метания, проблески умных, но не имеющих смысл в данном случае, а порой и совершенно бессмысленных идей, которые создаются только ртом, и которые разум не слушает, и которые "центр" (так автор одновременно нарек и разум, и сознание, и темную сущность этого человека, всю его суть) попросту оставляет без внимания; борьба с детским страхом, который растет и принимает масштабы, от которых мозг вскипает, "пудинг", которым, по словам Голдинга, природа наполняет человеческую черепную коробку переливается через край (как у героя, так и у читателя). "Я так одинок! Господи! Так одинок!" - вот результат, к которому он пришел, живя жизнью воришки, пользующегося тем, что досталось ему ценой страданий других людей. Он хватается взглядом за любое действо, цепляется руками за выступы скал, а море, небо, а затем и сама скала теряют реалистичность и перестают существовать, умирают вместе со смертью того человека, в сознании которого они обитали...
А потом...
А потом нам остается лишь узнать, что Мартин погиб прямо посредине океана, не успев снять сапоги, (которые автор ненавязчиво упоминает на протяжении романа, обращая внимание на тот факт, что герой их снял еще в воде) и все то, что колыхало наши чувства на протяжении всего чтения происходило в его разуме, пока он умирал. Мы узнали о шести днях лишений, ужаса и борьбы, а для героя они вряд ли длились более шести минут...
Этот человек, погрязший в грехе и не считающий это неправильным, в последние секунды своей жизни мысленно исстрадавший за все эти грехи, на последних строках предстает как "нечто", груда плывшего по воле волн мяса, от которого нашедший поскорее хочет избавиться. Ничто. Ни памяти, ни близких людей. Только обиды, гнев и ненависть, которые были ему "наградой" за бессовестное пользование людьми.
"Сожран."
В заключение скажу, что конечные главы романа, несомненно, заслуживают отдельного анализа. НО более полного представления о сумасшествии я еще не получала. Колоссальное удовольствие. Буря эмоций.
УВерена, что это произведение еще многое от меня скрыло... Эти вопросы я надеюсь разрешить тогда, когда вновь возьму в руки эту потрясающую книгу. Лет этак через пятнадцать.